Дюмурье улыбнулся с галантностью истинного дворянина, поклонился и повел гостя в столовую, где их уже ожидали, чтобы сесть за стол, Вестерман и Фабр д'Эглантин.

— Граждане, — сказал Дюмурье этим двоим, — завтракайте как можно скорее; мы получили такие вести, которые требуют от нас безотлагательных действий. Вы, Вестерман, отправитесь в Мец и передадите Келлерману приказ как можно скорее выступить в поход и соединиться с моими войсками в Вальми. Вы, Фабр, оседлаете коня и помчитесь во весь опор в Шалон, остановите там отряд Гальбо и передадите его людям мой приказ отправиться в Ревиньи-о-Ваш и охранять истоки Эны и Марны до тех пор, пока я не отдам нового приказа.

Вестерман и Фабр д'Эглантин недоуменно взглянули на Дюмурье.

— Этот господин, — пояснил тот, указывая на Жака Мере, — послан ко мне Дантоном с теми же полномочиями, что и вы. Он останется со мной и сумеет при необходимости размозжить мне голову.

— Но ведь наш долг — оставаться подле тебя, гражданин генерал, а не скакать туда, куда ты нас пошлешь, — возразил Вестерман.

— Наш долг — служить отечеству, и для этой цели я, главнокомандующий Восточной армии, приказываю вам, Вестерман, отправиться в Мец и доставить ко мне Келлермана, а если не Келлермана, то его двадцать тысяч солдат и офицеров. У вас в кармане будет лежать приказ об увольнении Келлермана и вашем назначении на его место. Что до вас, Фабр, вы отправитесь в Клермон и остановите отступление. Если Гальбо попытается оказать сопротивление, вы арестуете его и, связав по рукам и ногам, доставите в Комитет общественного спасения. Точно таким же образом поступлю я со всяким, кто попробует мне противиться.

Пока вы будете завтракать, я напишу приказы, а гражданин Мере примет ванну, после чего я посвящу его в мои намерения. Итак, завтракайте, дорогие друзья, а тебя, гражданин, мой слуга проводит в ванную комнату; где столовая, ты уже знаешь; после ванны возвращайся сюда.

Фабр и Вестерман принялись за трапезу. Дюмурье затворился в своем кабинете, примыкавшем к столовой. А Жак Мере последовал за слугой генерала в ванную.

XXV. ФРАНЦУЗСКИЕ ФЕРМОПИЛЫ

Когда Жак Мере, на совесть вымытый стараниями генеральского слуги, в платье, превосходно вычищенном одним из гусаров, вошел в столовую, там его в полном одиночестве уже поджидал Дюмурье.

— Гражданин, — сказал он Жаку Мере, — я ничуть не удивляюсь тому, что Дантон не доверяет мне и постоянно шлет ко мне своих агентов, но я хочу успокоить его, да и вас тоже.

Жак Мере поклонился.

— Дела обстоят скверно, — продолжал Дюмурье, — но человеку моего закала это на руку. Сражение, которое я дам, либо спасет, либо погубит Францию. Я честолюбив и хочу связать свое имя со славной победой. Я хочу, чтобы люди говорили: «Пруссаки были в пяти днях пути от Парижа; Дюмурье, человек безвестный, спас нацию»; заметьте, я говорю: «нацию». Другие полководцы — Виллар в Денене, маршал Саксонский в Фонтенуа — спасали королевство, а Дюмурье в Аргонне спасет нацию. Аргоннский лес станет французскими Фермопилами. Я отстою их и буду удачливее Леонида.

А теперь давайте завтракать!

Он сел за стол и позвонил в колокольчик.

— Позови Тувено и моих ординарцев, — приказал Дюмурье слуге, одновременно жестом приглашая Жака Мере к столу.

Через несколько секунд в комнату вошел высокий молодой человек в мундире командующего бригадой. На вид ему было тридцать — тридцать два года; глаза его обличали твердый характер и острый ум. Он поклонился Дюмурье, который непринужденно протянул ему руку.

— Командир бригады Тувено, — отрекомендовал его Дюмурье, — мой верный адъютант и подчас советник. А это — гражданин Жак Мере, врач, а ныне представитель народа, которому поручено находиться при мне неотлучно.

Произнося эти слова, он многозначительно усмехнулся.

Тут в комнату вошли двое юношей в гусарских мундирах, на вид лет пятнадцати-шестнадцати, и Дюмурье продолжал:

— А это господа де Ферниг, которым предстоит получить под моим командованием боевое крещение; я люблю их как родных детей.

В самом деле, выразительный, но жесткий взгляд Дюмурье сделался при появлении юношей чрезвычайно нежным.

Господа де Ферниг подошли к генералу, и он с отеческой улыбкой сжал их руки в своих.

Юноши со своей стороны по очереди поцеловали его в лоб.

Жак Мере, привставший при появлении Тувено, встал во весь рост и поздоровался с двумя братьями, или, точнее, двумя сестрами, чей пол он тотчас угадал.

— По всей вероятности, нам предстоит драться, и драться не на жизнь, а на смерть, — сказал Дюмурье, — если с этими детьми случится беда, позаботьтесь о них, доктор.

Тут из груди генерала невольно вырвался тяжелый вздох.

— Гражданин Мере, побывавший по приказанию нашего друга Дантона в Вердене, — Дюмурье подчеркнул слово «друг» интонацией и сопроводил тонкой улыбкой, — прибыл к нам с сообщением, что Верден, как и Лонгви, сдался неприятелю при первых же пушечных залпах.

— А что же Борепер? — спросил Тувено.

— Борепер, увидев, что городские власти решились сдать Верден, застрелился, чтобы не подписывать капитуляцию, — отвечал Жак Мере.

— Но это еще не все, — продолжал Дюмурье. — Доктор, покинувший Париж всего три дня назад, утверждает, что там скоро произойдут страшные вещи.

— В каком смысле страшные? — осведомился Тувено. Юные гусары молчали, но взгляд их был красноречивее слов.

— Судя по тому, что дал мне понять Дантон, — отвечал доктор, — иным людям представляется крайне важным связать парижанам руки; если участие в революционных событиях окончательно запятнает их в глазах чужестранцев, им не останется ничего другого, кроме как защищать столицу до последней капли крови.

— Каким же образом Дантон собирается все это исполнить?

— Ходят слухи о скором кровопролитии в тюрьмах, о том, что нельзя отправлять волонтеров на границу, пока в тылу жив враг еще более опасный, чем вторгшиеся на французскую землю чужестранцы.

— В самом деле, — кивнул Дюмурье, которого сообщение доктора, казалось не удивило и не возмутило, — мысль, пожалуй, недурная.

Молодые люди взглянули на Тувено; тот в ответ пожал плечами.

Взгляд ординарцев был полон сострадания; пожатие плеч адъютанта выражало покорство необходимости.

В это мгновение на улице раздался цокот копыт: во двор галопом влетел какой-то всадник. Юноши хотели было подняться, но Дюмурье остановил их взглядом и обратился к Тувено:

— Выясните, в чем дело.

Тувено подошел к окну и отворил его.

— Откуда вы? — спросил он у гонца.

— Генерал поймет, — отвечал гонец, протягивая запечатанный пакет командующему бригадой.

— Судя по всему, депеша лично для вас, — сказал Тувено генералу и отдал ему пакет.

Затем адъютант приказал слугам, суетившейся возле еле живого от усталости гонца и помогавшей ему спешиться:

— Позаботьтесь о том, чтобы этот человек ни в чем не нуждался.

— Лично для меня, — повторил меж тем Дюмурье слова Тувено, — но вы ведь знаете, мой милый, что у меня ни от кого секретов нет.

Последние слова Дюмурье произнес, бросив взгляд в сторону доктора.

Затем он сломал печать.

— А, это от герцога, — бросил он, — прошу прощенья, я никак не могу привыкнуть называть его Эгалите. Что ж поделаешь, милый Тувено, я ведь известный аристократ.

Он углубился в чтение письма, а потом сказал Жаку Мере:

— Вы были правы, доктор, резня уже началась. Позавчера половину узников, которых перевозили в Аббатство, убили по дороге, а другую половину — во дворе церкви. Затем убийцы принялись хозяйничать в Аббатстве, а скоро, судя по всему, они возьмутся и за другие тюрьмы. Все это — дело рук Марата и Робеспьера; Дантон в кровопролитии участия не принимал: он муштровал волонтеров на Марсовом поле. Впрочем, — спохватился вдруг Дюмурье, — это скучно; пусть буржуа выясняют отношения; нас, военных, это не касается. Прочтите, доктор, прочтите.