А затем, если верить легенде, он обнял мертвое тело своими могучими руками, рывком вынул из гроба и, перенеся на постель, где несчастная испустила дух, попытался вдохнуть в нее жизнь мрачными и святотатственными ласками.

XLVII. SURGE, CARNIFEX! 16

Итак, несмотря на семимесячное сопротивление, несмотря на два выигранных сражения, Париж вновь попал в бедственное положение, в каком пребывал в августе 1792 года.

И вновь, как в апреле 1792 года, Дантон воззвал к патриотическому чувству сынов Парижа.

Марат же продолжал, с одобрения Горы, вопить, что пора срубить под корень контрреволюцию и, главное, ни в коем случае не следует оставлять врага у себя в тылу.

Парижане держались великолепно, тем более что на сей раз они не испытывали ни малейшего воодушевления: оно захлебнулось кровью во время сентябрьских убийств, и теперь парижанами двигало одно лишь чувство долга.

Предместья послали стражу в Конвент, а затем в два дня набрали, вооружили и обмундировали три или даже четыре тысячи волонтеров.

Особенно отличились рынки: одна только секция Хлебного рынка представила не менее тысячи человек. Они прошли перед Собранием, молчаливые, сумрачные, набычившиеся — ведь они привыкли таскать на голове мешки с зерном. Они бросили все: хозяйство, жен и детей. И душой и телом они оправдывали прозвание, которое дали себе сами: «Сильные ради отечества».

Вечером на рынке состоялся спартанский ужин; каждый принес то, что имел: один — хлеб, другой — вино, третий — мясо и рыбу, а те, кто явился с пустыми руками, тоже сели за стол рядом с товарищами и пили и ели вместе с ними.

В конце ужина единодушный возглас «Да здравствует нация!» потряс округу, а затем новобранцы расстались до утра: им предстояло проститься с родными, а наутро выступить в поход.

Меж тем мрачные известия, особенно огорчавшие жирондистов, ибо скверный ход дел был следствием политики жирондистского правительства, ошибок жирондистского полководца и мятежа в жирондистском городе, — мрачные эти известия давали козыри оголтелым революционерам, иначе говоря, врагам жирондистов: Горе, Коммуне, якобинцам, кордельерам, предместьям.

Жирондисты, в большинстве своем, как мы уже сказали, принадлежавшие к числу профессиональных адвокатов, выступали за повиновение закону, говоря: «Если нам суждено пасть, пускай это свершится законным путем».

Они забывали, что законы, которым они намеревались подчиниться, были писаны в 1791 и 1792 годах и, следовательно, рассчитаны на конституционную монархию, а вовсе не на революционную власть. Хуже того, верность законам, на которые они ссылались, стала бы для Республики чистым самоубийством.

Существовал способ обойти все препятствия, а именно: создать внутри Конвента Революционный трибунал, который сосредоточил бы в своих руках всю полноту власти.

Он руководствовался бы только одним законом — законом общественного спасения.

Он нейтрализовал бы влияние жирондистов, проповедовавших верность старинным законам, и принудил бы их покориться законам новым. Окажи они сопротивление, трибунал сломил бы его.

Но Конвент еще не созрел для принятия такого решения. Члены Конвента прекрасно понимали, насколько ослабит их ряды гибель людей красноречивых, порядочных, преданных Республике, имеющих множество сторонников и страдающих одним-единственным изъяном — недостатком твердости, нежеланием запятнать себя кровью.

Впрочем, во всякой партии находятся смертники, желающие добиться торжества своей идеи любой ценой; смертники Революции собирались в Епископстве и тайно от якобинцев основали там новое общество.

Возглавляли его три человека: испанец Гусман, бывший прокурорский писец Тальен и бывший актер Колло д'Эрбуа.

Помощниками при главарях состояли: юноша по имени Варле, жадный до крови, овернец Фурнье, бывший земледелец, умевший орудовать только кнутом да палкой и отличившийся во время авиньонской резни, и, наконец, поляк Лазовский, герой 10 августа и кумир Сент-Антуанского предместья.

Шесть заговорщиков — а поведением своим они вполне заслужили звание заговорщиков — собрались однажды в кафе Корацца и решились, воспользовавшись охватившей Париж смутой, поднять в столице восстание. План их был прост: одна секция захватывает Якобинский клуб, а другая — Коммуну.

Эта вторая секция, обвинив Конвент в том, что он не способен удержать власть в слабеющих руках, вынуждает Коммуну стать единовластной хозяйкой страны.

Коммуна, получив диктаторские полномочия, производит чистку в Конвенте; депутаты изгоняют жирондистов из своих рядов, если же они отказываются это сделать, специально подосланные убийцы расправляются с ними прямо во время заседания.

Дантон, потрясенный смертью жены, наверняка не воспрепятствует такому развитию событий; Робеспьер, при каждом удобном случае обрушивающийся на Жиронду с яростной критикой, тоже не станет вмешиваться.

Таков был план заговорщиков.

Жирондисты меж тем сами ковали оружие против себя.

Питая самые добрые намерения и стремясь успокоить парижан, Горсас и Фьеве, редакторы жирондистских газет, сообщали на страницах своих изданий, что, хотя льежцы покинули город, враг до сих пор не захватил его, да и вообще ни за что не дерзнет соваться в Бельгию.

А в это самое время льежцы, служа живым опровержением этим газетным статьям, наводняли французские города; полураздетые измученные долгой дорогой, они тащили за руку жен, несли на плечах детей, умирали от голода и молили Францию о помощи, а Господа — о мести.

Утром 10 марта мэр Парижа и его секретарь, предвидя скорую развязку и желая избавить себя от тяжкой необходимости производить чистку в Конвенте, явились в Собрание.

Они пришли, чтобы попросить у Конвента помощи для семей волонтеров, отбывающих в армию, а главное, чтобы вынудить Конвент учредить Революционный трибунал для расправы с дурными гражданами. Затем перед Конвентом предстали волонтеры: они пришли проститься с депутатами.

— Отцы отечества, — сказали они, — не забывайте о нас: мы идем умирать, а детей своих вверяем вам.

Речь короткая и достойная спартанцев.

Однако и эта речь подразумевала, что для спокойствия детей, вверенных попечениям Конвента, необходимо учредить Революционный трибунал.

Тогда поднялся Карно — тот самый Карно, что позже заслужил прозвище организатора победы.

— Граждане, — сказал он волонтерам, — мы не допустим, чтобы вы одни шли на фронт; мы пойдем с вами и вместе победим или вместе погибнем.

После чего Конвент единодушно постановил, что восемьдесят два депутата отправятся в армию вместе с новобранцами.

Депутаты, посланные в секции, возвратились и заверили Собрание, что парижане единодушно требуют учреждения Революционного трибунала. Жанбон Сент-Андре встал и в короткой речи выразил это всеобщее пожелание.

Левассёр тем временем сочинял предложение, которое следовало внести в Конвент.

Ни один из этих мягких и добрых людей не подозревал, какое страшное орудие смерти они выковывают!

Сент-Андре был протестантский пастор, создавший нам новый флот, спустивший этот флот на воду и оставивший нам в наследство после рокового сражения 1 июня 1794 года славную легенду о «Мстителе», которая еще не вошла, но рано или поздно непременно войдет в историю страны.

Левассёр был врач, который, отправившись в армию, охваченную пожаром мятежа, несколькими словами погасил огонь и усмирил мятежников.

Было принято решение об учреждении Революционного трибунала в принципе, однако организацию его предпочли отложить.

В Конвенте стоял невообразимый шум, когда в зал вошел Дантон, отсутствовавший на заседаниях целых три дня.

Впрочем, казалось, то был не сам Дантон, но лишь его тень! Колени его дрожали, щеки обвисли, глаза покраснели от слез, волосы на висках поседели, а лицо было мертвенно-бледно от общения со смертью.